положено жильё от государства за твои лишения и подвиги!

— Мне ещё положены бесплатные похороны с салютом у могилы. Хорошо, что наши чиновники и это не спешат делать, а то бы всех быстренько урыли, — с сарказмом произнёс Пётр. — Стою на очереди. Только когда дадут — неизвестно.

— Слушай, Петя, а как звали твою дочку?

— Мариночка. После того как её бросила мать, схлестнувшись с каким-то прохиндеем, она длительное время находилась в детском доме в Подмосковье, в Лианозове. Оттуда её и забрали.

— Лианозово… Лианозово… — задумчиво произнёс Владимир Иванович. — Пётр Николаевич! — наклонившись над столом, прищурился Владимир Иванович. — А как твоя фамилия?

— Дарьянов, Пётр Николаевич.

Владимир Иванович хотел что-то сказать, но сильно поперхнулся и, вскочив, отошёл от стола. Кашель его длился недолго. Попросив извинения, он на некоторое время вышел в туалет.

Хмель его как рукой сняло.

— Вот так история, — вслух самому себе проговорил Владимир Иванович, обильно поливая лицо холодной водой из-под крана. — Выходит, я своими руками осчастливил одного человека, моего друга детства, а другого сделал несчастным на всю жизнь, если не больше. И случается же такое в жизни. Ладно, а сейчас-то что делать? Рассказать всю правду Петру и тем самым убить лучшего друга, который только-только выкарабкался из тяжёлой болезни? Нет, этого я никогда не сделаю. Пусть жизнь сама решает, как быть.

Спустя некоторое время Владимир Иванович вернулся в мастерскую. В руках он нёс гитару. Зайдя в помещение, он обомлел. Посреди комнаты стоял Пётр, который в отсутствие певца приладил свои протезы и вышел навстречу своему гостю.

— Вот, теперь мы на равных, — улыбаясь, произнёс Пётр. — Правда, это мне стоит неимоверных усилий и страданий, но со временем освою. Кстати, сам смастерил.

— Молодец, Петро! Вот это мужик! Вот это сила! — искренне восхитился Владимир Иванович. — Полагаю, и всё остальное преодолеешь.

Оба снова присели за стол.

— Может всё же выпьешь, Петя? Ну, совсем чуток? Видишь, гитару притащил, у ребят свистнул, что-нибудь споём.

Пётр махнул рукой и произнёс:

— Ну, разве что чуток.

После того как выпили немного коньяку, Владимир Иванович спросил:

— Ну, что будем петь?

— Вот эту, давай напою.

Расплескалась синева, расплескалась,

По тельняшкам разлилась, по беретам,

Даже в сердце синева затерялась,

Разлилась своим заманчивым цветом.

И уже через несколько минут песня звучала прекрасным дуэтом, под гитару:

Расплескалась синева, расплескалась,

По петлицам разлилась, по погонам,

Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась

По суровым, по десантным законам.

Порадовав душу себе и Петру, Владимир Иванович произнёс:

— Ну что ж, буду потихоньку собираться. А скажи, Петро, если ты найдёшь свою дочь, а я нисколько в этом не сомневаюсь, где ты с ней будешь жить и как обеспечивать? Извини, но ты же инвалид и гол как сокол.

— Это не вопрос. Если я научился всем смертям ходить на этих ходулях, то уж поверь мне на слово, что расшибусь в лепёшку, а своей доченьке обеспечу достойную и сытую жизнь.

— Верю, верю, Петя. Но когда ты найдёшь её в своей Италии, захочет ли она вернуться к тебе от богатой и обустроенной жизни, которую наверняка уже вкусила? И захотят ли отдать тебе её новоиспечённые родители, которым она досталась недёшево и нелегко? Об этом ты подумал?

— Что касается приёмных родителей, то мне плевать на них. Это моя дочь, и закон на моей стороне. А вернется ли она ко мне? Да как же не вернуться, если каждую ночь она снится мне, а значит, и я ей снюсь. И мыслим мы одинаково, потому что это моя кровинушка, которая всё время ждала меня с войны и сейчас ждёт. И скажу напоследок тебе, Владимир Иванович, я всю жизнь придерживаюсь того принципа, что если люди когда-то любили друг друга и были счастливы, то, несмотря на все препятствия, всегда побеждает любовь.

Владимир Иванович встал из-за стола, подошёл к Петру и обнял его:

— Пётр Николаевич, мне кажется, нет, я просто уверен, что в ближайшем будущем ты обязательно встретишься со своей Мариночкой. Вот всё, что я могу пожелать тебе перед уходом.

— Дай-то бог, дай-то бог, чтобы сбылось всё, что вы пожелали, уважаемый Владимир Иванович. Заезжайте, всегда буду рад вас видеть.

Владимир Иванович подошёл к двери и, немного помявшись, произнёс:

— Простите меня заранее, Пётр Николаевич, за мой вопрос. Но если не удастся разыскать Мариночку, что тогда?

— Я её обязательно разыщу. А иначе зачем жить, ради кого и ради чего? Жизнь только тогда имеет смысл, когда мы кому-то нужны.

— Прощайте, Пётр Николаевич.

Два месяца гастролировал Владимир Иванович со своими товарищами артистами по городам и весям огромной страны, чтобы привезти домой сколько-нибудь заработанных денежек и, отдохнув, дальше задумываться о своём существовании. В Москве его ожидала масса корреспонденции, в которой он обнаружил письмо от Николая Петровича, в котором тот сообщал, как у них всё хорошо и замечательно. И самое главное, что он вновь окреп здоровьем и уже принял приглашение петь, вот только не знает, в каком городе, возможно, даже в Париже.

Оперный певец тяжело вздохнул и, покачав головой, произнёс:

— Мне бы твои проблемы, Колька… в Париже. Да за стабильную зарплату я бы в каком-нибудь Мухопоганске пел. Боже, когда же кончится эта перестроечная неразбериха и мы начнём жить нормально? Который месяц уже зарплату не дают.

Во время двухмесячных гастролей Владимира Ивановича не покидала терзающая мысль о вопиющей несправедливости, постигшей несчастного инвалида, отца Мариночки.

«Как же так, — думал он. — Ребёнок обрекает двух отцов на несчастье». Владимира Ивановича осенила мысль: раз у девочки волей обстоятельств два отца, так пусть они у неё и будут, и оба воспитывают. С сердца как будто камень свалился, и в тот же вечер Владимир Иванович написал письмо своему другу, в котором подробно и без утайки рассказал всё об отце Мариночки, предоставив другу право выбора и заранее извинившись за невольно нанесённую душевную боль. В конце он написал:

«Знаешь, Коля, пусть я буду сволочью перед тобой, в надежде, что ты меня когда-нибудь простишь, чем всю жизнь буду подлецом перед несчастным человеком, у которого судьба отняла всё. И я не хочу замалчивать этот несправедливый и вопиющий факт. А уж тебе решать. А я тем самым снимаю камень со своей души и сердца. Ещё раз прости».

Глава 22

Войдя в богато убранный кабинет, Мишель нашла там своего мужа в весьма и весьма